Марина и я не были друзьями. Нас связывали формальные семейные отношения. Я была женой Саши, её младшего брата, её, как она ловко придумала, любимая «sister in law». По- английски — потому что мы с Сашей и Андрюшей жили в Лондоне, и я была иностранка, хотя и русскоговорящая. «Sister in law» звучало экзотично и забавно, нам обеим.
Первая наша встреча была по телефону, в день свадьбы, Марина не смогла приехать. Она позвонила вечером, когда мы с гостями сидели за столом в Сашиной крохотной комнате общежития на Васильевском острове ( которая на самом деле была комнатой Марины). Стоя около телефона в прихожей, я услышала приятный голос, не помню ничего кроме: «Я девушка бедная, но честная». Осталась немного смущена.
Встречались мы с Мариной более-менее регулярно только после смерти Саши, раз в год, на рождественские каникулы, в Нижнем, куда Андрюша и я приезжали к бабушке и дедушке. Маринин приезд из Москвы ожидался всегда с нетерпением, с ней всегда было так весело. А если она не успевала приехать, встреча происходила в Москве, в поезде Нижний-Питер, около двух часов ночи. Марина приходила с подарками, сюрпризами. У меня до сих пор есть прекрасная меховая шапка, которую обожаю. Однажды она принесла в поезд маленький электронный будильник с магнитофончиком и записала Андрюшин голос: «Марина! Вставай!!!» И они смеялись — как это здорово, что Андрюша будет каждое утро будить её.
Я её много раз приглашала в Хорватию, но никак не получалось договориться, всё откладывалось... Но зато в своё последнее лето она мне подарила волшебное путешествие по Волге (мы должны были плыть вместе, но я поплыла одна, она осталась в больнице). Я купила ей шерстяные тапочки в Мышкине, по её заказу, в определённом магазинчике. И я полюбила реку, которую она так любила...
Музей друзей
Зоя Куликовская
Вспоминая Марину Ливанову.
«Музей друзей» Марина Ливанова Мишель Краковски Так называется авторская передача Марины Ливановой. Кто только не побывал в «Музее друзей»: послы, писатели, учителя, профессора, музыканты, артисты. Кто-то назвал Марину «стрекоза-и-муравей». Это справедливо. Работоспособность и подвижность необычайны. Обо всех её передачах рассказать невозможно. Расскажу об одной. Это фрагмент из моей статьи, которая была напечатана в газете «Русская мысль» в Париже 19-25 мая 1994г.
«20 мая 1993г. Марина Ливанова дебютировала сразу в трёх лицах: сценарист, режиссёр, оператор. Она привезла из Москвы и показала нижегородцам своё сообщение о спектакле года. Театр им. Е.Б. Вахтангова. Режиссёр Пётр Фоменко. А. Островский «Без вины виноватые». Спектакль начинается в пространстве буфета театра, второе действие шло в зале, на сцене. Спектакль для театра необычный. Зрители его полюбили. Попасть на него было очень трудно. Но Марина снимает не спектакль. Она снимает закулисье, гримёрную, лестницу… Вот поднимается Яковлев, Шалевич, Борисова. Вот они в комнате в ожидании своего выхода. Сиротливо сидит Юрий Яковлев, как будто ждёт решения, от которого зависит жизнь… А ведь опытный актёр, казалось бы, ну что уж так напрягаться… Мечется в волнении Юлия Борисова, что-то шепчет. Кто-то входит, вносит костюм… всё в нерве, в тревоге, всё зыбко, неуверенно, зябко. Это актёр перед выходом. Это мистическая тайна профессии, которую невозможно до конца разгадать. Но в этом её тайна, которая много веков волнует и притягивает её служителей и нас, зрителей». «Русская мысль», Париж 19-25 мая 1994г.
И сейчас, вспоминая Марину Ливанову, я думаю: так за небольшое время съёмки показать сущность профессии, её риск и преодолённый страх (возможно это и есть то, что мы называем мужеством) мог очень тонкий и мудрый человек. Это блистательная способность Марины Ливановой — быть влюблённой в тех людей, о которых она делает передачу. Живое, чувственное участие видимы, и рождали чудо: такую поэтическую силу монтажа, его моцартовскую лёгкость, стремительность. Многие её передачи были похожи на стихотворение. Они не были длинными. Стихотворение – квинтэссенция мысли. Это умение даётся поэту: в нескольких словах сказать так много, что потом века люди разгадывают и восхищаются. Забыть её «Музей друзей» невозможно. Он единственен и не повторим. Помним. Волнуемся. Грустим.
Музей друзей
Катерина Рындык-Иголь
«Вы пройдёте особняк Бахрушина и прямо, до поворота на Старую Басманную, где дом Василия Львовича Пушкина. Знаете его?» — в ушах её голос даже сейчас звучит. Хотя за точность маршрута не поручусь. Марины уже два года нет…
Я люблю Москву и люблю ходить по ней пешком, хотя города так и не узнала. Не узнала так, как Марина! Она, коренная горьковчанка, по телефону выстраивала мне московские маршруты. Мы подружились в её последние пять-шесть лет, уже в Москве. Хотя конечно я смотрела ее по телевизору в Нижнем Новгороде, она была необычайно популярна. Любила её в фильме «Дуэнья». И даже брала у неё интервью.
Встречались мы всегда в разных ресторанчиках. Место выбирала Марина. Она знала в этом толк. То на Никитской в «Детях райка», то в «Иерусалиме» на Бронной, то на Чистых прудах… Она говорила: «В ресторане надо сначала попробовать «Цезарь». Если они умеют готовить «Цезарь», то можно пробовать что-то ещё».
Говорила больше она. Рассказывала много историй. Ой, как смешно могла изобразить человека. Даже высмеять его. С мимикой, с цитатками. Как, наверное, икали некоторые персонажи! Некоторыми людьми, наоборот, она восхищалась. Восхищалась своими друзьями. Врачами, которые лечили её в Питере, Олегом Табаковым, который так организовал быт студентов его школы, что они могли забыть о том, что они не из Москвы. «Даже фрукты им в неограниченном количестве выдавал», — Марина выделяла именно это. Видела мир в деталях.
Даже в последние свои недели она говорила о своих студентах. И о театре в целом. Сокрушалась, что преемник Табакова грубо разговаривает с артистами. Говорила: «Артист не должен использовать такой язык». Я уже писала, какая стойкая она была. Как переносила свою болезнь. Уже в хосписе никогда не жаловалась. Наоборот, старалась напоить чаем, угостить печеньем. И всегда ухоженная, красивая, стильная. Как это ей удавалось?
Несколько раз я приходила на спектакли её студентов. Она с ними дружила, жила этим. Она вообще умела дружить. До сих пор храню её трогательные смс-ки с благодарностью за вечер. Хотя за что благодарить? Сама весь вечер развлекала разговорами, и время незаметно пролетало! Храню её стеклянного ангелочка на Новый год. Однажды пошли с ней в театр. Спектакль чем-то не устроил. Вышли в фойе. И тут же Марину окружили люди: яркие, хорошо говорящие, но центром притяжения была она!
Она любила знакомить друзей между собой. Мы с дочкой ещё в Нижнем Новгороде ходили к её друзьям Лианским на пироги. Она познакомила меня с Анной Нисневич из Израиля, и мы потом всей семьёй летали туда. Марина рассказывала, что именно там, в Израиле, она почувствовала присутствие Другого Мира. Не буду описывать то, что она увидела, но как будто узнала своё будущее. Уход перестал её пугать…
Марина видимо из тех людей, которые не уходят. Мне кажется, что можно набрать номер, и она ответит. Я и не удаляю его из памяти телефона.
Чем больше проходит времени, тем больше ценишь каждый момент общения. И ничего не кончается…
Музей друзей
Марк Фридман
В 86 году мы с Женькой (Евгений Кверель, с 88 года живёт в Нью Йорке) приехали домой с Кавказа, где катались на лыжах. Сидели у меня дома и вдруг увидели по телевизору нового диктора. Она была прекрасна, и было принято решение немедленно познакомиться. Дождались конца новостей и позвонили на ТВ. Попросили к телефону Марину Ливанову и, к нашему удивлению, она взяла трубку! Сказали, что восхищены, хотим познакомиться и сейчас за ней подъедем к телецентру. Она согласилась! Заехали за цветами и встретились. Потом она объяснила, что таких наглецов ещё не встречала и ей было интересно посмотреть нас. С тех пор и дружим! Потом была ещё масса интересного в нашей жизни, но первая встреча — она и есть первая!
Музей друзей
Александр Дривень
Я был ещё совсем мальчишкой, когда в театральной студии в Нижнем Новгороде мы с ребятами для поэтического спектакля разучивали строчки:
Все гении серебряного века Боготворили музу дальных странствий...
Понятия не имея кто автор, мы, как молитву, читали эти стихи. А после было знакомство на пороге Щукинского училища. «Вы из Нижнего? — спросила М.В.. — Пойдёмте в ресторанчик, тут недалеко». Сколько же за эти годы было ресторанчиков! И всегда: «Я приглашаю! Я угощаю! Сегодня я богата!» Помню, помогали вместе с Юлькой переносить вещи, М.В. переезжала в соседнюю квартиру. «Крыски (так она к нам обращалась), оставайтесь у меня пожить!» Это была «школа благородных девиц». Провинциальных «крысок» учили есть, пить, говорить. За завтраком — Моцарт, за ужином — фолк. А ещё были путешествия, бесконечные поездки по русским маленьким городам. Вена была однажды. М.В. знала историю каждого здания, а если не знала, сочиняла, и это было так убедительно! Нет, Марина Валерьевна, «правнуки убитых и убийц» умеют плакать и читать. Вы научили!
Музей друзей
Мария Воробьёва
Марине Ливановой удавалось жить ярко, празднично. Она выстраивала жизнь по законам красоты и карнавала. Не удивителен её интерес к Италии, Венецианскому карнавалу. Марина любила живописные виды. На реку, на красивые улицы, дома. Большой старастью своей она называла Волгу, даже во время поездок по столице старалась проезжать мимо Москвы- реки, которая ей немного напоминала обожаемую с детства Волгу. Вернувшись на несколько дней из Москвы в родной Нижний, Марина могла остановиться в своей квартире или в квартире родителей, но... - предпочитала снять номер, например, в гостинице " Жук Жак" - единственный номер с балконом, выходящим на Большую Покровскую. Потом пригласить туда своего замечательного папу Валерия Вениаминовича Либакова- Ливанова, укутать его в собственный бордовый шарф и сфотографировать на знаменитом балконе... Марина гениально читала книги. Есть абсолютный музыкальный слух, а есть абсолютный слух чтеца- у Марины Ливановой был именно такой. Тот, кто хотя бы раз слышал книги в её исполнении, вероятно, никогда не забудет этой магической интонации... Удивительно точной, ясной, выразительной, завораживающей. Марина часто вспоминала эпиграмму Иванова: "Она читала, я внимал То с восхищеньем, то с тоскою... Нет, смысла я не понимал, Но впечатленье — колдовское". Впечатление от голоса и всего облика Марины Ливановой было именно такое- колдовское! Внешняя - абсолютная- красота в сочетании с невероятной красотой души! "Говорите так, чтобы в вас влюблялись!"- советовала Марина Валерьевна студентам факультета журналистики и неизменно завораживала, влюбляла в себя сама. Марина Ливанова была иронична и, что особенно важно, способна на самоиронию. Называя свои " регалии" в очередном интервью, в шутку произносила их "голосом диктора". Ей удавалось удивительно точно передавать интонации разных людей, говорить " по- вятски" или " по- вологодски". В одном человеке - сотни голосов, тысячи интонаций и акцентов! Искусство беседы, мастерство диалога - высший дар речи. Этот дар Марины Ливановой казался естественной, ей присущей особенностью, как и способность притягивать к себе взгляды в любом обществе, в любой компании. Марина была в высшей степени комильфо! " Она поражала светскостью, что стало музейной редкостью"- это точно отражает образ Марины Валерьевны. А ещё она любила Пушкина. Однажды, приехав в Болдино, она " на спор" (кто больше?!) читала стихи Пушкина с профессором, доктором наук, пушкинистом Всеволодом Алексеевичем Грехневым. Завершили " дружеской ничьёй"! В семье Ливановых хранилось на огромных, тщательно склеенных листах ватмана генеалогическое древо рода Пушкина, написанное её отцом Валерием Вениаминовичем. Теперь эти листы хранятся у меня - Марина подарила во время нашей последней встречи. Марина любила делать подарки. Умела дарить. Каждый, кто сближался с Мариной Валерьевной, до сих пор, вероятно, хранит у себя преподнесенные ею книги или фотографии, блокноты или статуэтки, посуду или перчатки... Светлая память! Думая о Марине Ливановой ежедневно, я словно мысленно воскрешаю её. Любовь дарует бессмертие.
Музей друзей
Марина Кулакова
Красавицей она была настоящей, с головы до ног. Восточная модель. Иногда казалось, что в ее жилах течет коньяк: так была нежно смугла, азартна, неутомима. Лицо «суламифическое», хотя, пожалуй, с некоторым «саломейским» оттенком.
Была она, к тому же, умна. Более того, — остроумна, и обладала феноменальной памятью, что окончательно возводило ее в степень божества.
Собственно говоря, мне ничего не оставалось делать: в мои глаза огромными карими глазами заглянул королевский шут, рассмешил, и привел к королеве. Шутом была она, и королевой тоже. Дар комической актрисы — еще слабо сказано, это был клоун-эксцентрик, натуральный природный шут в неожиданном обличье восточной красавицы. «Королевишна» — вот, пожалуй, так будет точнее, хоть и не передать этого искрящегося смешения: детского и величавого, манерного и доверчивого, нарочито-сказочного и весело-естественного, что было в ней.
Со мной случилось страшное: вскоре все остальные люди стали казаться мне скучными уродами. Нелепыми, неуклюжими занудами. Я видела перед собой серые, бесцветные лица и содрогалась от ужаса: никогда я не думала, что род человеческий так катастрофически уродлив. Так беспомощен, беспамятен и банален.
И лишь одно лицо, нечеловечески прекрасное лицо посреди ночей и дней, и огромные глаза смеются, смеются над всеми, и такая в этом смехе… –нет, не тоска…этого не было, только веселье и детская грусть совершенства.
Я все молчала. Она подшучивала надо мной, взявшись вытаскивать меня из моего аута, а я становилась все мрачнее и мрачнее. Все, что было жуткого в моей жизни, вдруг стало всплывать в моей памяти с угнетающей отчетливостью. Я все больше проваливалась в тихий ужас всеобщего уродства. Мир предстал передо мной как гигантский комплекс неполноценности. Поистине олимпийский комплекс. Все — убого.
И я брела по жесткой заснеженной земле к своей королеве, чтобы еще раз убедиться в ее реальности и в собственном ничтожестве, чтобы еще раз забыть обо всем в созерцании совершенства. Она была актриса, но что-то всегда подсказывало мне: её излюбленные роли, которые она играла каждый день, каждый час, она учила не в этой жизни.
Вестибюль, нет, впрочем, пожалуй, гримерная, или что-то в этом роде… комната или кухня, напоминающая гримерную. Книги, цветы, пряности, ароматы… Боже мой, она смотрит на меня, как она может смотреть на меня?.. Ее голос приветлив и мягок, и я окончательно ожесточаюсь. Она чувствует это, начинает нервничать и говорить:
— Почему ты так странно одеваешься? Тебе совсем не идет черное. И тебе не надо скрывать ноги… и грудь. Ты все время сутулишься. Не обижайся… Хочешь, поедем куда-нибудь?
— Нет.
— Чего-нибудь хочешь?
— Нет. Еще немного вина.
— Что с тобой? Ты все время думаешь о чем-то плохом. Зачем? Эх вы, молодые… (надо сказать, что в соседней комнате была в тот момент её бабушка, которая давала уроки жизнелюбия по-своему: когда ей бывало особенно трудно или больно, она пела песни времён своей молодости, песни Гражданской войны)… Внучка с бабушкой была солидарна, они были — бойцы.
Иногда Марина просто читала стихи — Парнок, Петровых, Цветаеву… Или прозу — Бунина. «Чистый понедельник». Читала не просто чудесно — она читала, обнаруживая и транслируя свою красоту, свой мир. Я молчала, подавленная волной запредельной нежности, музыкой неожиданных созвучий и великолепием дорогих, драгоценных интонаций — инкрустаций.
…Вскоре предметом ее — любопытства? — внимания, поиска станут другие люди, она будет путешествовать в тщетной попытке отыскать достойного партнера по играм в стремлении сыграть какое-нибудь новое (не) соответствие самой себе — на несколько праздничных часов-минут с шампанским и бубенцами.
Пройдет немало дней, прежде чем краски мира вернутся ко мне, и свет наполнит глаза, свет и тепло. Когда мы расставались, — мне все время было страшно, что я никогда не смогу отдать ей что-то, что-то рассказать, передать ей. Она отдает, дарит мне многое, а у меня есть не меньше, что отдать, и ей не хватает того, что есть у меня, но я не могу… Почему-то не могу. Тогда я думала, что просто потому, что я еще не научилась отдавать, но научусь.
Мне хотелось бы — в легком воспоминании ее, в ее человеческой коллекции быть маленькой фигуркой для недоумения. А я всегда буду благодарна ей за летнее ягодное тепло в моей памяти, за красоту, за побеждённые зеркала, за возможность улыбаться и прощать.
Музей друзей
Георгий Молокин
Она была Поэт... Да-да, конечно, и актриса, телеведущая, и педагог, и мастер слова... Всё так. Но прежде всего — Поэт. Она разминулась с Серебряным веком. И знала это. Любила читать ахматовское: «Все мы бражники здесь, блудницы...» И сама писала стихи, которые для меня стоят в одном ряду (я говорю это без малейшего преувеличения) с любимыми стихотворениями этого великого времени. Но дело не только в стихах. Она была Поэт во всём. Однажды мы случайно встретились на продуваемом петербургском перроне. Ей срочно нужно было в Первопрестольную. У неё не было билета. Я засуетился, она была царственно спокойна. Тут из вагона выглянула проводница: — Мариночка! Боже мой! Что ж ты на холоде? Я для проводницы не существовал... Марина была в чёрном балахоне, который развевался на ветру. — Мэри,— сказал я,— Ты похожа на Ахматову. Такая же «королева-бродяга». Марина подмигнула... Она была божественна. Всегда. Она потрясающе умела дурачиться. Как-то ехали в трамвае... Когда на Белинского вошли в вагон, какой-то пьяный обалдуй заорал: — А-а-а... Телевизионщики! Мать вашу, тра-та-та... Марина подошла к нему и тихо: — Что ты, дурачок!... Разве тАк надо? — А как? — Вот как... Слушай. И с оглушительным присвистом запела ядрёные частушки... Весь вагон вытаращился, оторопев, а потом захохотал и зааплодировал... На следующей остановке нам надо было выходить. Нас не пустили. Марина сочным актёрским басом: — В таком случае... Для гостей, отдыхающих в нашем трамвае,— концерт! Час мы катались по городскому кольцу. Маринка пела. Народ визжал от восторга. Вагоновожатая кричала со своего места: «Ещё давай. Ещё!» Это был не успех, это был триумф. Наконец мы вышли... Марина устало вздохнула: «Господи! Что это я?...» И тихо стала читать стихи. Это было осенью. Поздним вечером. В районе Сенной...
Музей друзей
Александр Гронский
В жизни иногда встречаются редкие артисты, которые обладают феноменальным обаянием и поразительной способностью влюблять в себя почти сразу огромную аудиторию. Я, как режиссер, считаю это качество чрезвычайно важным (если не самым главным) для любого исполнителя и тем более для актрисы. Человек вроде бы ничего особенного не делает, молчит или произносит незамысловатый текст, но от него (или неё) уже просто невозможно глаз оторвать. Вы уже очарованы и влюблены, хотя боитесь сами себе признаться в этом. Именно таким талантом и красотой обладала Марина Ливанова. Её премьера в новостях на экране Горьковского ТВ в 1986 году произвела эффект появления инопланетного существа в забытом богом городе Горьком — мрачном, грязном, наглухо закрытом от иностранцев, который чуть раньше прославился на весь мир, как печальное место ссылки академика Сахарова. И вдруг на местном ТВ появляется потрясающей красоты телеведущая, которая могла легко конкурировать с любой столичной «звездой». Это стало своеобразным культурным прорывом и одним из важных позитивных событий того времени. В стране был огромный запрос на перемены и обновление, объявлена Гласность и Перестройка. И в какой-то степени олицетворением этих перемен стало появление Марины Ливановой на горьковском телевидении. Смею заверить, что сейчас (спустя почти 30 лет) нет ни на одном местном телеканале ни одной телеведущей, которая могла бы рядом с ней стоять и сравниться по уровню обаяния и профессионализма. Марина обладала не просто впечатляющей красотой, но была при этом блестяще образована и эрудирована. Басни о том, что женщины бывают «или красивые или умные» — не про неё. Марина своей красотой производила просто ошеломляющее впечатление на мужчин. Если бы я не был счастливо женат, то непременно влюбился бы в неё, как влюблялись на моих глазах в Марину десятки солидных и респектабельных мужчин, но всем соискателям её сердца Марина предпочитала свободу. Она была абсолютно не меркантильна и не расчетлива. Долгое время мы с ней тесно и мило дружили, поскольку жили по соседству. Она приходила к нам домой и приводила с собой толпы интересных людей, которые роились вокруг неё, как пчелы вокруг цветка. Марина была очаровательна и просто восхитительно легкомысленна. Казалось, что её не тяготили никакие земные заботы. Она предварительно говорила моей жене Наташе, что не стоит беспокоиться насчет угощения и не надо ничего готовить для гостей, потому что она всё принесет с собой. И приносила пакетик семечек, потому что во времена позднего СССР продукты питания были дефицитом. Но мы не парились по этому поводу и дружно чистили вместе с гостями картошку. Затем жарили огромную сковороду и со зверским аппетитом её съедали вместе с ведёрком квашеной капусты и бутылкой дешёвого вина. Жили мы очень скромно, если не сказать бедно, но, как ни странно, довольно весело и даже вполне счастливо. А какие чудесные разговоры были на кухне! Какой был полет мысли и фантазии! Сколько в кухонных посиделках было остроумия и интеллектуального блеска!
Марина работала по совместительству на радио. Она постоянно участвовала в разных проектах, открывала новые радиостанции (такие как «Радио Рандеву). Однажды она предложила мне составить ей компанию и вести радиопередачу. Я был в некотором недоумении, потому что был не очень высокого мнения о собственном голосе. Педагоги в театральном училище успешно внушили мне за годы обучения, что мой голос неправильный, хриплый и просто отвратительный. О чём я рассказал Марине на всякий случай. На что она ответила: «Сашка, идеальных людей не бывает. Я научу тебя недостатки оборачивать в достоинства!»
Профессиональное и дружеское общение с Мариной было удивительно плодотворным. Она работала в кадре на высочайшем профессиональном уровне и практически с одного дубля. Второй снимали на всякий случай по просьбе оператора. Марина была в кругу коллег, как неразорвавшаяся атомная секс-бомба. Но в ней было столько самоиронии и столько любви к жизни, что её красота и звездность абсолютно не мешали. Она как к данности относилась, когда её узнавали на улице восхищенные поклонники. И если бы была более расчетлива, то её жизнь, вполне возможно, сложилась бы совсем иначе. По масштабу дарования ей следовало бы сниматься на крупнейших киностудиях страны, а она работала с нами в провинции, получала от этого удовольствие и поэтому мы были благодарны ей и счастливы, когда у нас вместе получалось что-то хорошее. Нам с ней повезло работать в период, когда Нижегородское телевидение благодаря гласности достигло пика популярности и имело гораздо большее влияние на аудиторию, чем все центральные телеканалы. Благодаря губернатору Борису Немцову Нижний Новгород стал столицей российских реформ и краем «непуганых журналистов», где была реальная свобода слова и работало много замечательных, талантливых и свободных духом людей. И одной из самых ярких и неповторимых личностей была прекрасная Марина Ливанова.
Музей друзей
Ян Лианский
Мне кажется, мы были знакомы Всегда. Сначала знакомство было односторонним — она ведь сверкала в нашу Тьму из своего Волшебного Заэкранья.
А потом… — я вдруг вспомнил старую шутку: «Я так много смотрю телевизор, что дикторы стали меня узнавать». Я в «ящик» смотрел редко, но когда мы встретились с ней по одну сторону экрана, то с первой же минуты поняли, что мы знакомы Всегда.
Она часто бывала у нас дома. Как-то пришла в воскресенье, чтобы вместе куда-то поехать, и пока мы складывались, она стоя что-то писала, а потом оставила на стеллаже три листочка стихов, посвящённых каждому из нас — все в разном стиле, но все точные и вкусные, остроумные и умные, талантливые и ироничные, и очень доброжелательные. Вот такие, как она сама…
Помню, как бродили мы с ней по Дальнеконстантиновской деревне. Все бабки высовывались посмотреть на явление Дивы народу. А она абсолютно на равных улыбалась каждой в ответ, говорила какие то добрые слова — без тени надменности, звёздности или пренебрежения.
Помню, как с гордостью водила она нас по своему Щукинскому училищу, показывала работы своих учеников, как искренне и горделиво, с царским наклоном головы и обаятельной улыбкой кланялась в ответ на многочисленные приветствия — причём абсолютно одинаково — коллегам, профессорам и студентам.
Не могу забыть одну из последних встреч. Я пригласил её на свой день рождения, который мы отмечали в Москве. Она опаздывала, впрочем, как всегда, а я почему- то, совсем не как всегда, нервничал. Через час она пришла — поздравляла, шутила, пела свои любимые матерные частушки, кого-то пародировала, словом, своей царской рукой приподнимала нашу семейную праздничную атмосферу. Потом поздно ушла, опять-таки, как всегда, а только через день я узнал, что опоздала она к нам из-за врача, который объявил ей приговор…
Она никогда не жаловалась — с юмором рассказывала о своих реальных бытовых проблемах, и они в её устах вдруг становились вовсе даже не проблемами, а так, мелкими «делами житейскими». Приходя в гости, непременно дарила что-то весомое, очень для неё ценное, хотя материальные запасы были весьма ограниченными.
Помню, долго выспрашивала мои советы, как умнее поступить с квартирами – нижегородскими и питерскими и, внимательно выслушав и поблагодарив, не поступала НИКАК… Это тоже была она.
А её ненаучно-фантастические истории о том, как некто предложил ей свою квартиру, когда она была почти что бомжом, как кто-то вовремя подкинул ей позарез нужную работу, как кто то вдруг решил совсем неразрешимую проблему.
И я теперь понимаю, почему и за что это происходило — все это было малой платой за её дружбу, красоту, открытость, обояние, щедрость, беззащитность и просто, знаете, за возможность и радость делить с Ней эту грешную Землю.
Музей друзей
Элла Лианская
Мы впервые встретились на празднике (общий приятель праздновал юбилей). И с того дня Марина стала нашим праздником. Каждое её появление придавало жизни шипучие пузырьки шампанского. Она была невероятно красива.. Она была невероятно умна... Она была Актриса. Это была самая бескорыстная Актриса — она играла для каждого, кто был с ней рядом. Перед её обаянием никто не мог устоять (как я понимаю, кроме чиновников и чиновниц местного TV). Она появлялась и своим бархатистым низким тембром, богатым модуляциями, читала поэтов серебряного века или невозмутимо и совершенно обалденно пела матерные частушки, а вы сразу понимали — вам привалило редкое счастье видеть и слышать Звезду. И в то же время это была наша Мусенька, которой хотелось восхищаться, но в то же время почему-то хотелось обогреть, накормить и защитить. Она знала себе цену, и порой в ней проскальзывало (думаю, не без оснований) лёгкое презрение к людям. И в то же время эта уже взрослая роскошная женщина была полна каких-то глубоких детских обид к родителям (что-то в детстве там было непросто), коллегам, друзьям... Она страстно влюблялась в людей, в идеи, в прожекты. Она могла придти и без всякой причины подарить дорогой подарок. Она была феерически не организована и необязательна. Но столь же феерически талантлива. Мне иногда казалось, что, за неимением своей сцены, она играла жизнь. Она была полукровка, и я помню её рассказы об Израиле. Она поняла, что это её Земля и истово чувствовала себя иудейкой. Потом мы вместе оказались в Суздале. Я вспоминаю её в черном длинном платье, голова покрыта черным платком. Она повела нас обедать в монастырскую столовую, где у неё уже были свои отношения с монахинями — и было ясно, вот еще чуть-чуть, и она уйдёт в монастырь. И всё это совершенно искренне и бесхитростно. Да, она была нашим праздником. Как она рассказывала, — а ей было о чём и о ком рассказать. Как она умела пародировать, да так, что мы падали от смеха. А как было здорово её кормить! Она так же влюблялась в какие-то блюда, как в людей. Это тоже было зрелище! Когда ей нравилась еда, она не могла остановиться. Это были поэмы во славу блюда! И ты была счастлива, что твою стряпню так высоко ценит Она. Она была другом нашей семьи. Но я всегда понимала, какое выпало счастье Нижнему, что на его ТV появилась эта особенная, ни на кого не похожая, совершенно не здешняя ведущая. И как только её не стало в Нижнем —показалось, что всё стало темнее и провинциальнее вокруг. Я помню её феноменальное исполнение рассказчика в «Истории солдата» Стравинского в зале Нижегородской консерватории. Удивительно точно схваченная стилистика автора, его ритма и иронии. А каким украшением Нижегородского фестиваля имени Сахарова была она в качестве ведущей. Само её присутствие придавало шик и столичность любому событию. И всё же для меня самым дорогим останутся наши полуночные разговоры, сплетни, исповеди. Наши поездки в лес — даже природе придавала она какую-то дополнительную прелесть... За месяц до ухода она с энтузиазмом планировала нашу совместную поездку по Америке. И я, понимая, что этого не будет, начинала серьёзно обдумывать, как же это всё устроить.. Прости меня, Мусенька!
Музей друзей
Александр Блудышев
В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ или НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СВОБОДНОМ ЧЕЛОВЕКЕ
28 октября исполнился год со дня смерти МАРИНЫ ЛИВАНОВОЙ, появилось множество искренних, тёплых откликов на это трагическое событие… Стало лишний раз очевидным, что Марину любят и помнят…Сколь много у неё было и осталось тех, кто её по-настоящему ценил и отдавал должное её человеческим и профессиональным дарованиям. Появился прекрасный сайт, посвящённый Марине Валерьевне — изящный, запоминающийся, очень интересно технически сконструированный. Блестящий мемуар написал Георгий Молокин, с его страницы Марина шагнула к нам, её близким, коллегам, почитателям, как живая… Как будто мы вновь услышали её неповторимый, завораживающий, богатый бархатными обертонами голос, увидели воочию её пластику немного скучающей пантеры (Марина, помнится, особо любила всё чёрное)… Уверен, в памяти каждого, кто знал Марину Валерьевну, наверняка возникли «свои» истории, которые могли бы составить целый свод. Отчётливо «вижу», как в самом начале 1990-х, во время телевизионного бума, Марина влилась в нашу команду и сразу повысила планку стремительно набирающих популярность прямых эфиров. И дело было даже не в её неповторимых «сольных номерах» в качестве ведущей: она совершенно искренне старалась работать на общее благо. Так, к примеру, по собственной инициативе, без всякой оплаты стала проводить этакие мастер-классы по технике речи для ведущих и журналистов, учила «дышать диафрагмой» и прочим профессиональным премудростям. И делала это с такой экспрессией и драйвом, что наш просмотровый зал, где проходили штудии, был всегда забит до отказа… Не удивительно, что в дальнейшем Марина Валерьевна уделяла так много времени и сил именно преподавательской деятельности. В этой ипостаси она была истинным Мастером, как и на чтецкой сцене… В разное время приходилось слышать этакие «экспертные» оценки: мол, Ливанова, безусловно, одарённая, прекрасно профессионально подготовленная исполнительница, так и не состоялась по большому счёту как актриса театра и кино. Почему так сложилось? Ну, да, начало было впечатляющее: принцесса в свободной экранизации Андерсена (1976 г.), Элеонора в «Дуэнье» (1978 г.), переложении для ТВ-экрана знаменитой пьесы Р.Б. Шеридана. В этом же году с отличием закончила Щукинское училище, и выдающийся режиссёр П.Н. Фоменко (!) пригласил её в Ленинградский театр комедии. А дальше, с начала 1980-х, мол, что-то пошло не так… Я вижу историю карьеры Марины Ливановой совсем в другом свете. Не стоит, наверное, лишний раз говорить банальности, но всё же рискну: как важно представителю актёрской профессии обладать актуальным типажом, попасть во «время». Молодой Ливановой, словно сошедшей со старых фламандских гобеленов или испанских полотен, сложно было найти адекватные предложения в нашем кино- как во времена позднего «застоя», так и начавшегося (примерно с 1987 г.) перестроечного этапа, когда стала востребована остросоциальная тематика. Последняя была Марине Валерьевне прямо противопоказана. В 1990 г. она исполнила небольшую, но весьма яркую роль Н. Алилуевой в хорошей картине Л. Марягина «Враг народа Бухарин». Поступали предложения и далее выступать в подобном амплуа, но Марине, как она сама вспоминала, это было уже не интересно. Драматическая ситуация возникла с театральными планами. П.Н. Фоменко был, безусловно «её» режиссёр, но они по сути не смогли толком поработать. В конце 1970-х Пётр Наумович попал в опалу, постоянно отбивался от местных начальников, а в 1981 г. навсегда уехал из Ленинграда… То, что Марина решила пройти телевизионную стажировку в то время, когда, кроме хоккея, КВН и «Что? Где? Когда?» смотреть было вообще нечего, говорит о ней, как об истинно творческом человеке с железной интуицией. И вообще, реализация таланта, тем более, человеческое «воплощение» — это совсем не линейная категория. Как тут не вспомнить прекрасную историческую аналогию. Сейчас историки науки в один голос говорят, что в конце 18-начале 19-го в.в. в Британии был только один учёный, способный сравниться по природной одарённости с титаном прошлого — Исааком Ньютоном. Его звали Томас Юнг. Но последний обладал «сложным» характером, не уживался с Королевским обществом и, вообще, был «гуляка праздный»: дрался на дуэлях, путешествовал, был дамским угодником, выступал в цирке (!) и пр. Да, видимо, г-н Юнг не сделал в науке всего, на что был способен. Но кто жил по-настоящему, дышал полной грудью: задорный талант Юнг или сумрачный гений, затворник Ньютон, не знавший ни женского тепла, ни дружеских застолий?.. …Совершенно отчётливо «вижу» и такой эпизод: в конце 1980-х годов мы оказались вместе в каком-то странном действе на сцене Дворца культуры ГАЗа… в компании с В.Я. Дворжецким. Потом поехали в гости к Вацлаву Яновичу, слегка отметили, понятно, разговорились…Точнее, беседовали в основном Дворжецкий с Ливановой — о театральных событиях, московских кинопремьерах, публикациях в толстых журналах, перемежая это виртуозно исполненными актёрскими байками… Это был невероятно интересный диалог двух Артистов… Я вставлял что-то актуальное про политику, а сам думал: ну, почему, когда надо, диктофона с собой никогда нет!.. Увы, диктофона не было, как не оказалось его или камеры и в других интересных ситуациях…Но, слава Богу, память ещё не подводит, и в ней Марина навсегда осталась «равной себе» (Бокаччо, кстати, считал это высшей человеческой доблестью): талантливым, красивым, мятущимся, антипрагматичным и по-настоящему свободным человеком.
Музей друзей
Лиза Васильева
Я познакомилась с Мариной в Артеке в августе 1966 года, мы были вместе в Речной Дружине. Эрудированная, интеллигентная, 14-летняя Марина очаровала не только всех мальчиков, но и девочек. Она говорила на разных языках, то изображала себя грузинкой, уже тогда была актрисой.
Как поется в песне, кто сдружился в Артеке, тот сдружился навеки. Так с нами и случилось. Мы дружили 52 года.
После Артека наша дружба продолжилась в эпистолярном жанре на долгие года. Мы обменивались стихами, впечатлениями о прочитанном.
После Артека мы смогли опять увидеться только в 70-е годы, когда она приехала на гастроли с театром Райкина в Казань. И как будто все эти годы мы не расставались. Такая у нас была сильная связь.
Мы часто перезванивались. Однажды Марина сказала, что идет в еврейскую компанию и попросила спеть несколько еврейских песен. Она записала их, чтобы удивить своих друзей.
В 2001 году Марина провожала меня и мою семью в Америку. Нашей мечтой было встретиться или в Америке, или в Вене, у австрийского фотографа Кристины Дэ Гранси.